KiPP_2009_Belief_nar
Вернуться к списку текстов
– Tu͡oktan anʼiː diːgin du͡o.
— Почему ты говоришь "грех"?
Anʼiː bu͡ollagɨna, bɨlɨr ojuttar baːr bu͡olaːččɨlar, samaːttar.
Грех это, раньше шаманы были, шаманы.
Onnuktar dʼi͡elerin ergijerge hatammat kuhagan.
Их дома обходить не положено, это плохо.
Ergijbekke hɨldʼɨ͡akkɨn anʼiː bu͡olaːččɨ, ol aːta anʼiː.
Если (не?) обходишь вокруг, это грех, это называется грех.
Dʼaktar bu͡ollagɨna er kihi taŋahɨn tepser, emi͡e anʼiː.
Если женщина наступает на мужскую одежду, тоже грех.
Čistej bu͡olu͡ogun, er kihi čeberdik hɨldʼɨ͡agɨn naːda.
Она чистой должна быть, мужчине чистым ходить надо.
Dʼaktar ɨrbaːkɨta hu͡ok hɨldʼar emi͡e anʼiː urut.
Женщине ходить без платья тоже грех раньше был.
ɨrbaːkɨ keti͡egin naːda, pɨlaːtije.
Надо платье надевать.
Er kihi kördük (hɨr-), anɨ barɨkaːttara hɨ͡alɨjalaːktar.
Сейчас на мужчин похожи, все в штанах.
Iti gri͡ex bu͡o ontuŋ.
Это грех, вот это.
– A togo, togo gri͡ex?
— А почему, почему это грех?
– Eː, če, barɨta er kihi͡eke di͡eri kuhagan ol, dʼaktar dʼaktar kördük bu͡olu͡ogun naːda, ɨrbaːkɨlaːk, pɨlaːttaːk bu͡olu͡ogun naːda.
— Вот когда все на мужчин похожи, это плохо, женщина должна быть как женщина, в платье, в платке быть.
Bergeheni baga ketimne onto keti͡ekke naːda saːpkɨni.
Шапку-то можно носить, конечно, надо шапку.
Iti onnuktar.
Вот такие.
Onton erge bararɨŋ hagɨna iliː oksohallar taŋaraga.
Потом, когда выходят замуж, ударяют по рукам перед богом.
((NOISE)) Itigirdik bi͡ereller iliːlerin erge barar kihi.
Вот так дают руки, когда выходят замуж.
Iliː berseller, oččogo iliːlerin bi͡erdekterine dʼaktar bu͡olar ol kihi.
Подают друг другу руки, после этого этот человек становится женой.
Onnuk abɨčajdar onnuk.
Вот такие обычаи.
Heː, küːske bi͡ereller bu͡o kihini, bagar da bagarɨma, da bi͡ereller him biːr.
Да, насильно выдают замуж, хочешь не хочешь, всё равно выдают.
ɨtɨː-ɨtɨː bara turu͡oŋ onuga.
Тогда плачешь, а всё равно идёшь к нему.
Ol kördük min bara turbutum erge ɨtɨː-ɨtɨːbɨn.
Вот так я замуж выходила, плача.
U͡on alta dʼɨllaːkpar, ke tu͡ok kihite erge barɨ͡aj ol u͡on alta dʼɨllaːkka.
Когда мне было шестнадцать лет, кто замуж выходит в шестнадцать лет?
Bi͡erbittere.
Выдали.
– Savsʼem ogo.
— Совсем молодая.
– Hapsi͡em ogo, ɨraːs etim haːtar.
— Совсем молодая, чистая была к тому же.
Mʼesnaja da hu͡ok etim.
Месячных у меня ещё не было.
Onton iti tagɨsta ulakan kɨːhɨm anɨ bu͡o.
Потом это вышло, старшая дочка сейчас.
Iti iti ogom u͡on hette, u͡on agɨs dʼɨllaːkpar töröːbüt ogo iti.
Этот ребёнок родился, когда мне было семнадцать-восемнадцать лет.
Dʼe onton kɨrdʼan kɨrdʼammɨn iti kojut kojutun onton du͡o ((LAUGH)).
Потом, когда я взрослела, позже…
Ogolonon da ogolonon ihegin bu͡o lʼubovʼ tʼomnaja lʼubovʼ ((LAUGH)).
Один ребёнок за другим, ночь, тёмная любовь.
Hürdeːk üčügej kihi ete erim.
Очень хороший человек был мой муж.
Bu oloroːčču kihi ((NOISE)) iti.
Вот этот, который тут сидит.
Iti min toguh ogoloːk (erdineːgim) bu͡o össü͡ö.
Это когда у меня было девять детей.
Össü͡ö da maladoj bu͡oltakpɨn itinne.
Тут я уже не молодая.
Če onnuk abɨčajdaːk etilere, "onton hin olok olorogun, tulaːjaktarɨ ahaːtɨŋ", di͡eččiler.
Вот такие обычаи были, говорят "такой жизнью живёшь, сирот накорми".
"Tulaːjak ogoloro, anʼiː bu͡olu͡o ogoloro ahaːtɨŋ", di͡eččiler.
"Сироты, это грех будет, накормите сирот," говорят.
"Kuhagannɨk gɨmmɨt kihini üčügejdik ataːrɨŋ", di͡eččiler.
"Кто вам плохое сделал, того хорошо проводите," говорят.
"Töttörü togo bu͡olar" di͡etekpine anʼiː bu͡olu͡o, "onton bejeŋ (on-) üčügejdik olordokkuna töttörü bejeger ɨmsɨːrɨ͡aktara", di͡eččiler bɨlɨrgɨlar.
"Почему всё наоборот бывает," спрашиваю, грех будет потом, "Когда сама будешь жить хорошо, они, наоборот, будут тебе завидовать," говорят старики.
Abɨčajdar onnuk.
Обычаи такие.
"Onton dʼolloːk bu͡olluŋ bejeŋ kojut dʼolloːk bu͡olluŋ", di͡ete, min anɨ dʼolloːkpun.
"Чтобы потом ты была счастлива, после счастлива была," сказали, теперь я счастлива.
Ol tulaːjak etim bu͡o onton.
Тогда я сиротой была.
Inʼem ölbütüger erge bi͡erbitin kenne, eː, erge bi͡ereligine ɨ͡altan ɨ͡alga hɨldʼaːččɨbɨt.
Когда мама умерла, после замужества, э-э, до замужества, мы от семьи к семье ходили.
Onno inʼem inʼem ölörügör innʼe diːr:
Тогда, когда мама умирала, она сказала:
"Bu͡o kaja tulaːjaktarɨ ahataːr bu͡ol.
"Сирот всегда корми".
Kuhagannɨk gɨmmɨtɨ üčügejdik gɨnɨ͡akkɨn naːda, oččogo uhun dʼolloːk bu͡olu͡oŋ.
"Тем, кто делает плохое, надо делать хорошее, тогда долгое счастье будет.
Ügüs ogoloːk bu͡olu͡oŋ, belem olokko oloru͡oŋ", di͡ebite.
Много детей будет, обустроенная жизнь будет," сказала.
Ile, kör.
И правда, смотри.
Anɨ min bejem bu͡ollagɨna bi͡eh-u͡ontan taksa kihibin bejem ispitten taksɨbɨtɨm.
Мне самой сейчас больше пятидесяти, человек из меня вышел.
Vɨnuktardɨːmmɨn.
Вместе с внуками.
Pʼitdʼesʼat s lʼiska.
Пятьдесят с лишним.
Naru͡odum, bejem naru͡odum.
Народ, мой народ.
Hɨndaːska teŋ aŋara.
Половина в Сындасско.
Aŋara ɨraːk baːllar össü͡ö ol di͡ek.
Другая половина ещё там далеко.
Mannagɨm ere de hɨlaː bog.
Здешних только, слава богу…
Manna ere baːr bi͡eh-u͡ontan taksa kihibit, ((NOISE)) ogolorduːn.
Здесь только больше пятидесяти человек с детьми.
Pačʼtʼi Sɨndasska (kaltak) kajan.
Почти половина Сындасско.
Hɨndaːska aŋaram.
Моя половина Сындасско.
Tak da üčügejdik olorobun bertteːk kihiler algɨstarɨgar.
Так хорошо живу, люди сильно добра желают.
Kihiler algɨstara, kɨrdʼagastar algɨstara.
Пожеланиями людей, пожеланиями стариков.
Anɨ bu͡o kɨrdʼammɨn ɨ͡aldʼabɨn ere bu͡o.
Сейчас постарела, стала болеть.
Davlʼenʼijalaːppɨn.
Давление у меня.
Hürdeːk ulakan ikki, heː, ikki hüːsten taksar.
Очень высокое, выше двухсот.
– Vɨsoːkaje, da?
— Высокое, да?
– Dvacat dva bu͡olar.
— Двадцать два.
Ontubun koppoppun, onton ataktarɨm kaːjallar.
Не переношу, ноги отказывают.
Anɨ biːr da ogogo koton tiːjbeppin bu͡o, hɨtabɨn bu͡o.
Сейчас ни до одного ребёнка дойти не могу, лежу вот.
Skoro umru navʼerna ((LAUGH)), nʼe bojusʼ ja.
Скоро умру, наверно, я не боюсь.
– Nʼet?
— Нет?
– Nʼet.
— Нет.
– A kuda idʼotʼe?
— А куда пойдёте?
– Arajga barɨ͡am.
— Я в рай пойду.
– Ah, ((LAUGH)).
— А-а.
Arajga, da?
В рай, да?
– E, arajga barɨ͡am.
— Да, я в рай пойду.
Ogolorum elbekter, arajga kötütü͡öktere.
У меня детей много, они помогут в рай полететь.
– A kajdak raj?
— А как в раю?
– Taŋaraga ke.
— К богу.
Taŋaraga barɨ͡am.
К богу пойду.
– Kak tam vɨglʼadʼit-ta?
— Как там всё выглядит-то?
– ((LAUGH)) Ješʼo nʼe znaju.
— Ещё не знаю.
Di͡eččiler kɨrdʼagastar:
Старики говорят:
"Taŋaraga barɨ͡akkɨt."
"Пойдёте к богу".
Ügüs ogoloːk kihi, taŋaraga barɨ͡am.
У меня детей много, я к богу пойду.
Kihini kuhagannɨk haŋarbappɨn.
О людях я плохо не говорю.
Kihini kɨraspappɨn.
Людям плохого не желаю.
Anʼiː bu͡olu͡o.
Грех будет.
Ol ihin min kihini kɨraha hataːččɨta hu͡okpun, anʼiː bu͡olu͡o.
Поэтому я людям плохого не умею желать, грех будет.
Kim kiːrbit, ahatan ihebin.
Кто зайдёт, всех накормлю.
Etim kotunar erdekpine.
Когда была в состоянии.
Anɨ kotummappɨn, Dunʼasam ere ebit.
Сейчас не могу, Дуняша только может.
– Üčügej?
— Она хорошая?
– Üčügej.
— Хорошая.
Kiniːtim hürdeːk üčügej dʼaktar.
Невестка моя очень хорошая женщина.
Üčügej dʼaktattar kiniːtterim tak da.
Мои невестки действительно хорошие женщины.
Ol kajdak da bu͡ollun min kɨhallɨbappɨn ginilerge.
Как бы то ни было, я их не беспокою.
Keristinner da kersibetinner da, mini͡eke naːdata hu͡ok, tuspa ɨ͡allar bu͡o.
Ругаются, не ругаются, мне не важно, они отдельная семья.
Tu͡okka kɨhallɨ͡amɨj onuga?
Зачем мне о них беспокоиться?
Min ologum büppüte, giniler oloktorun tɨːppappɨn min.
Моя жизнь прошла, их жизни я не трогаю.
Olordunnar šʼastlʼivɨe, staraːtsa mʼinʼa.
Пусть живут счастливые, (?).
Elete, onton ke tuːgu detegin?
Всё, что ты ещё хочешь, чтобы я сказала?
– Možetʼe, vɨ pomnʼitʼe, kakʼije jestʼ, vot, kak raz, mnogʼije na kladbʼišʼe (paje-) pajexalʼi, da?
— Может быть, вы помните, какие есть (обычаи), вот как раз, многие на кладбище поехали, да?
– Eː.
— Да.
– Vot tam že tože mnoga, lʼiba nʼelzʼa, lʼibo tam kakʼije-ta abɨčʼija jestʼ?
— Вот там же тоже много (такого), либо нельзя (чего-то), либо какие-то обычаи есть?
– Nʼelzʼa.
— Нельзя.
– Kanʼešna, kanʼešna nʼelzʼa.
— Конечно, конечно нельзя.
Istibetter törüt iti baran kaːlallar.
Не слушаются совсем, они ходят.
Iti bu erim edʼiːjin, eː, erim baltɨtɨn ogoloro iti baraːččɨlar (oŋo-) oŋu͡oktarga min ogolorbun kɨtta.
Дети старшей сестры моего мужа, э-э, младшей сестры мужа, ходят на кладбище с моими детьми.
Inʼe inʼete ölbütün kenne haŋardɨː keler küččügüj u͡ola, ontuŋ barar, onu ataːrsallar iti.
После смерти мамы в первый раз приехал младший сын, он идёт, те его сопровождают.
Onu "barɨmaŋ" diːbin, istibetter bu͡o.
Я ему говорю, не ходите, но они не слушаются.
Tugu gɨna barallara dʼürü?
Что им там делать?
Gri͡ex bu͡o.
Грех ведь.
Anɨ kihi hir ajɨ ölö hɨtar kihi kuttanɨ͡ak.
Сейчас во всём мире люди умирают, страшно.
Anɨ itinne biːr emeːksin öllö, anɨ biːr ogo kelen ihen ölbüt emi͡e, kaːri͡ennaːk ogobut.
Сейчас одна бабушка умерла, сейчас один ребёнок ехал сюда и умер, жалко ребёнка.
Hürdeːk üčügej ogo ete.
Очень хороший ребёнок был.
Buraːnɨnan taskajdana hɨldʼar ete.
На буране возил.
– A pravda, što tam, vsʼigda, kagda posʼešʼaješ tam kladbʼiše, što nada što-ta, eː, kʼidatʼ na magʼilu?
— А правда, что там всегда, когда посещаешь кладбище, что надо что-то кидать на могилу?
– Heː, bu tabaːkta bɨragɨ͡akkɨn naːda.
— Да, табак бросить надо.
– Heː.
— Ага.
– Aragiː istekterine aragiːta kutu͡okkun naːda.
— Когда пьют, надо наливать спиртное.
– Heː.
— Ага.
– Elete.
— Всё.
– I tože nʼelzʼa nastupatʼ, da, na na magʼilu?
— И нельзя наступать, да, на могилу?
I abajtʼi tože?
И обходить тоже?
– Rʼedka rʼedka barallar teːteleriger oŋu͡oktarga.
— Редко они ходят на могилу к отцам.
Inʼelerim oŋu͡oktarɨgar baraːččɨlar taːk da.
А к матерям на могилы так-то ходят.
Onnuk baːr ojuttar oŋu͡oktara baːllar, ol kuhagan bu͡o, samaːttarɨŋ.
И есть такие шаманские могилы, это плохо, шаманские.
Anʼiː bu͡olaːččɨ.
Это грех.
Istibetter anɨ maladʼožtar törüt.
Молодёжь сейчас совсем не слушается.
((LAUGH)).
Durugoj narod.
Другой народ.
Havsʼem drugoj narot.
Совсем другой народ.
– Da, stranna, da?
— Да, странно, да?
Вернуться к началу текста
Вернуться к списку текстов